В разных странах совсем по-разному относятся к забегаловкам быстрого питания. На Диком Западе, например, считается, что в приличном обществе питаться биг-маками – это моветон и вообще глупо, потому как гамбургеры и картошка-фри – это прямой путь к ожирению, плохой успеваемости в школе и даже, представьте, раку простаты. В Россие же, по крайней мере, в начале девяностых годов прошлого столетия, бытовало совсем другое мнение. Заключалось оно в том, что МакДональдс – это окно в цивилизованный мир, где каждый второй либо лауреат Нобелевской Премии, либо баскетболист в команде НБА, или, на крайний случай, хотя бы, Том Круз. Поэтому любой здравомыслящий молодой человек просто обязан съедать столько гамбургеров в день, сколько позволяет ему благосостояние его родителей, чтоб хоть как-то приблизиться к уровню лауреата Нобелевской Премии.
У меня в жизни было всё по-другому. Я вел одинокую студенческую жизнь, на которую зарабатывал, переводя выгодные предложения московских фарцовщиков на язык наивных иностранцев, и очень не любил готовить себе завтрак сам. Кроме того, я жил рядом с метро Нахимовский Проспект и пересаживался на Пушкинской по пути в Университет. Понятно, что единственным заведением, в котором я мог набраться жизненных сил, был недавно открывшийся на Тверской МакДональдс.
Заведением быстрого обслуживания этот МакДональдс можно было назвать только условно, и тяготы и лишения его ежеутреннего посещения до сих пор свежи в моей памяти. Чего стоили, хотя бы, ежедневные полуторачасовые очереди, змеящиеся аж до самого Тверского Бульвара? А мальчишки, скупавшие гамбургеры десятками и продававшие их с наценкой несчастным, не решавшимся нарушить святой порядок очереди? А бдительно охранявшие эту очередь молоденькие розовощекие милиционеры в портупеях и при бляхах?
Очередь в МакДональдс явила собою символ экономического перерождения нашей Родины, правда, непонятно во что. Зарождавшиеся же в это время московские предприниматели быстро смекнули, что эта самая очередь имеет уникальные свойства в плане покупательной способности и покупательных желаний. Оно и неудивительно, потому как по демографическому составу она довольно сильно отличалась от привыкших к всевозможным заграничным диковинкам москвичей. Москвичи неподросткового возраста в МакДональдс ходили только по субботам семьями, как в былые времена народ хаживал в церковь или в цирк. Люди же, стоявшие в макдональдсовской очереди в будние дни, как правило, были приезжими. Теми самыми приезжими, для которых Москва являлась всесоюзной сахарницей, перечницей, мыльницей, а также неиссякаемым источником всего остального, чем места их коренного обитания были хронически обделены. Такое скопление людей, приехавших в Москву поиграть в покупателей, но, при этом, вынужденных полтора часа, в полном покупательном бездействии, медленно передвигаться в направлении заветной красной вывески, делало возможным продать этим несчастным практически всё что угодно и по какой угодно цене.
Вдоль очереди, с двух сторон, расположились уличные торговцы, на лотках которых можно было увидеть все, от анатомических атласов и Упанишад, до фирменных американских джинсов, сшитых в Люберцах, но зато с настоящими, сделанными в Таиланде этикетками. Некоторые лоточники просто сидели рядом со своими сокровищами, скорбно взирая на проходящих мимо лиц разнообразных национальностей. Другие же, напротив, вели себя активно, всячески пытаясь, таким образом, превратить потенциальную покупательную энергию обитателей очереди в кинетическую.
* * *
Вежливо прося у всех прощения, я привычно пробирался по очереди вперед. Конечно, подобный метод проникновения в МакДональдс был совершенно антиобщественным, но я не мог себе позволить ежедневно проводить по два часа в очереди за завтраком. Поэтому приходилось давить в себе шевеления время от времени пробуждавшейся совести, оставляя позади ошеломленных вежливым нахальством сограждан. Примерно метрах в двадцати от главного милицейского кордона моё внимание привлек молодой парень, торговавший тропическими фруктами. Его красная куртка с огромной надписью “CHAMPION” выделялась в серой палитре ранней весны, как маяк, светящийся во мгле, а хорошо поставленный и ехидноватый голос привлекал, в первую очередь, не громкостью своей, а рифмами. Да-да, зарождающийся предприниматель говорил только рифмами, причем, похоже, экспромптом.
Эй, мужик, купи для мамы
Полкило моих бананов!
Съешь на ужин авокадо,
И снотворного не надо!
Я с интересом притормозил позади двух основательного вида представительниц прекрасного пола в пуховых платках, пальто с норковыми воротниками и сапогах-луноходах. Стихотворный продавец стоял буквально в двух шагах впереди и, не останавливаясь, декламировал:
Утром каждый гражданин
Должен скушать апельсин!
Он уже набрал воздуха, готовый сразить нас очередным стихотворением, как одна из вышеупомянутых дам поставила на землю пластиковый пакет с надписью «Универмаг Москва» и дернула его за рукав.
– Эй, хлопец, а шо это у тебя такое мохнатое? – требовательно спросила она и показала глазами на зеленовато-бурые мохнатые шарики в лотке.
– Это киви, семьдесят рублей штучка, – приветливо ответил продавец, и по всему было видно, что он готов продекламировать стихотворение про киви.
– Шо? Ты мне русским языком скажи, шо оно такое, это киви, – бесцеремонно продолжила она.
– Киви – это гибрид банана с клубникой, – не моргнув глазом, сказал продавец, – его вывели аборигены Новой Гвинеи и употребляют, как приворотное зелье и афродизьяк, сказал он и с задором произнес:
Ешьте, хлопцы, больше киви,
Чтобы девки вас любили!
Дама пристально посмотрела на продавца, потом на подругу, потом снова на продавца, и тихим, но очень значительным голосом спросила: «А ты не брешешь?» – Что Вы, как можно! – округлил глаза искренне обиженный юноша, вот даже стихотворение есть, перевод из ново-гвинейского фольклора:
Если ты немощен телом,
Если душою ты стар,
Киви отведай ты смело,
Вспыхнет любовный пожар.
– У аборигенов Новой Гвинеи табу прямо говорить о сексе, – объяснил он, закончив, – поэтому стихотворение образное. – Голос продавца звучал очень убедительно. – Или вот:
Дайте киви мужику,
Бросит он свою каргу.
– Семьдесят рублей? А не дорого? – спросила представительница прекрасного пола.
– Да что Вы! Да за это не жалко полжизни отдать! – воскликнул в ответ продавец.
Мадам повернулась к своей товарке и негромко произнесла: «Возьму-ка я своему дураку парочку на пробу». Она полезла куда-то глубоко в пальто, извлекла из его недр потертый конверт «Авиа», отсчитала оттуда сто сорок рублей и с достоинством протянула парню.
Привезите мужу киви,
Он Вас сделает счастливой!
С этими словами он завернул два лечебных плода в шуршащую папиросную бумагу и галантно, с поклоном, протянул их покупательнице. Когда он разгибался после своего куртуазного жеста, мы вдруг встретились глазами.
– Литературный? – тихо спросил я.
– Нет, ГИТИС, ответил он без тени улыбки.
– Эй, мужчина, что Вы застряли, Вы держите всю очередь, – раздалось сзади, и меня подтолкнули в спину.
* * *
Я шел, влекомый волной голодных гостей столицы, и мысленно восхищался давешней сценкой. Уже в дверях я обернулся в последний раз и посмотрел туда, где мелькала красная куртка с надписью «CHAMPION» и затихающий голос декламировал:
Чтоб жена простила Вас,
Ей купите ананас!
7 февраля 2003 года
Литературная Газета, 5 февраля 2020 г.