Давным-давно, когда я был юн и непривычен к борьбе за существование, цепкие когти Советской Армии вырвали меня из милой сердцу альмаматери и бросили на съедение комарам, в изобилии проживающим в Прикарпатском Военном Округе. Что там творилось, и как доблестные ракетные войска стратегического назначения стояли на боевом посту, я рассказывать не стану, потому как военная тайна. Скажу только, что в те далёкие времена, жизнь среднестатистического военнослужащего срочной службы разделялась на два основных периода – работа над дембельским альбомом старшего товарища и работа над своим дембельским альбомом.
Воевать в таких условиях было полным безумством, а играть в войну я с детства не любил. Поэтому пришлось срочно проявлять себя героем в области несения массовой информации в массы. Допроявлялся я в один прекрасный день аж до должностей замначальника клуба и фотокорреспондента окружной газеты и даже получил в личное распоряжение казённый ФЭД-5 вместе с разрешением таскать его на секретные объекты. Быть на посту, связанном с прессой, объяснил мне замполит – это большая честь и ответственность плюс неукоснительное соблюдение режима секретности. Я отдал честь (по-военному, разумеется), принял под ответственность ключи от фотолаборатории и клуба и пошел исполнять воинский долг.
По достоинству я оценил взваленное на меня бремя ответственности на следующий день, когда все, как ненормальные бежали кросс в честь еженедельного спортивного праздника, а я стоял на финише, чтоб сфотографировать победителя. Дальше – больше. Я понял, что от моей оперативности и скорости появления фотографий на свет, зависела частота даваемых мне боевых заданий и, следовательно, частота отрывания меня от настоящих боевых задач вроде наряда по кухне или караула. В итоге, я добился того, что начальство просто не мыслило себе другой жизни, кроме утреннего просмотра ежедневно сменяющейся фото экспозиции любой деятельности, мешающей личному составу трудиться над своими альбомами.
Альбом – дело тонкое до чрезвычайности, и мастерством его исполнения определяется престиж военнослужащего, умение привлечь к работе на благо себя широкие массы, а так же его финансовые возможности. Театр, как известно, начинается с вешалки, а альбом – с обложки. Разумеется, альбом уважающего себя и по-настоящему храброго воина должен быть переплетен в сукно, тайком вырезанное из офицерской шинели, и скреплен пуговицами от парадного офицерского мундира. Конечно, не каждый себе такое может позволить, и поэтому те отверженные, кто не обладают доблестью, влиянием и связями, необходимыми для того, чтобы заиметь материалы необходимой степени крутизны, вынуждены были оборачивать свои бесценные альбомы в солдатское сукно, предварительно начесанное железной щеткой для пушистости.
Содержание альбома среднестатистического воина – дело гораздо менее тонкое, чем оформление, ибо оно традиционно и незатейливо. Там обязательно есть несколько рвущих сердце на части стихотворений о тяготах и лишениях, полдюжины нарисованных по калькам карикатур, письмо от любимой (причем, если любимой нет – не беда, письмо можно отобрать, или купить, главное, чтобы имя совпало) и, естественно, фотографии. Причем фотографии, которые делал фотограф из гарнизонного ателье, мало кого интересовали. Ну сами посудите, у кого вызовет восхищение фотография жениха, стоящего по стойке смирно, да еще с застегнутым воротничком? Нет, настоящий защитник Родины должен быть сфотографирован в майке, без головного убора и, как минимум, с автоматом. Причем я подчеркиваю, как минимум. Я поначалу не понимал, на каком ящике с бриллиантами я сижу, но добрые люди просветили. Оказывается, уже несколько лет, по окрестным военным частям разъезжала группа халтурщиков, специализировавшихся по так называемой «неуставной фотографии». К делу ребята подходили серьезно, у них даже был деревянный автомат, который на фотографиях выглядел, как настоящий. Фотографировать, правда, они не умели, судя по качеству их «творений». Солдатам же на качество было абсолютно наплевать, главное, чтоб воротничок был расстегнут, и ремень болтался ниже пупка.
Идея возникла сама собой. Я поделился ею с ближайшим приятелем, по прозвищу Буфет. Он прослужил на полгода дольше, чем я, то есть был гораздо опытнее, но, что намного важнее, имел ярко выраженный врожденный талант бизнесмена и организатора. Мы всё обдумали и составили даже нечто вроде бизнес-плана. Финансовая сторона была совсем проста, т.к. реактивы и фотоматериалы можно было беспрепятственно воровать в любых количествах со склада. Залогом успеха, по словам Буфета, была реклама и искоренение конкуренции. Вернее, наоборот. Дело было за малым. Во-первых, нужно было отвадить деревенских «фотографов», а во-вторых, пустить слух по части, что мы тоже так умеем, даже лучше. С первой проблемой справились без особых эксцессов. За две бутылки самогона, выменянного в деревне на украденный бензин, в назначенный вечер, взвод охраны в полном составе вышел встречать «портретистов». Особо не ураганили, только разбили орудие производства под названием «Вилия-Авто» и слегка надорвали одному из фотографов ухо. Ребята оказались понятливыми и больше в нашей части с тех пор не появлялись. Реклама же получилась сама по себе. Я, как кавказец кавказца, сфотографировал одного из наших основных героев, Чингиза Товсултанова, когда тот вымещал накопившуюся тоску по вольным чеченским просторам с помощью нунчаку. Дело было на закате, полуголый Товсултанов весь играл мышцами в косом свете, а нунчаку вертелись веерами со всех сторон. Хорошо, в общем, получилось… Он этими фотографиями потом осчастливил всех своих невест в Грозном, а слух о моем необычайном таланте не замедлил долететь в тот же день до самых отдаленных уголков нашей окруженной высоковольтной сеткой вселенной.
Учитывая почти безграничные возможности, которые давало разрешение на фотоаппарат на территории секретного военного формирования, репертуар фотографий в дембельских альбомах заметно расширился. По предложению Буфета, мы тайно опубликовали и распространили прейскурант услуг, где цены начинались от пяти рублей за фотографию с незаряженным автоматом в лесу до пятидесяти рублей за художественный портрет на фоне кабины или подъемного блока самоходной пусковой установки ракеты СС-20, или фотомонтажа, на котором владелец альбома бил пинка замполиту. Дело шло – можно было позавидовать. Очередь была расписана на месяц вперед, срочные заказы оплачивались втрое, а мы всё думали, что бы такое поинтереснее можно было внести в список предлагаемых услуг. Народ нас уважал, правда, было несколько твердолобых детей недоспавших свое коммунистов, считавших, что нас надо срочно экспроприировать, или хотя бы просто набить морду. Таких, правда, было мало, и, большей частью, сослуживцы нас любили, ценили и защищали. Некоторые, особо благодарные, добровольно вызывались стоять на стреме, когда я печатал в неположенное время.
После нескольких месяцев напряженной работы, у меня наступил кризис жанра. Фотоаппарат, в недалеком прошлом горячо любимый, вызывал чувство отвращения, а запах тиосульфата натрия заставлял тосковать о милом химфаке МГУ, где фотографии можно было, почти не таясь, проявлять в автомате для проявки рентгеновских листовых пленок. Короче, надоело. Но тут одного из защитников Родины, к тому моменту распадавшейся со скоростью и неотвратимостью катка, несущегося под откос, осчастливил визитом земляк, ехавший на дембель. Земляк, разумеется, с гордостью первоклассника, только что принятого в октябрята, всем продемонстрировал свой шикарный альбом в обложке из генеральской шинели. Служил он водителем какого-то большого начальника из дивизии и, сами понимаете… Так вот, несмотря на неимоверную крутизну переплета, воображение зрителей потрясло нечто совсем иное. На первой странице, вместо традиционного изображения голой девушки в накинутом на плечи гусарском ментике и с бокалом, красовалась 13х18 фотография владельца альбома в фуражке и с живым поросенком на руках. Зачарованные солдаты, носившие фуражку максимум два раза в год, смотрели на фотографию и хранили молчание. Вдруг какой-то узбек спросил: «зачэм чушка?», – свинья то бишь. «Ты, косой, не шаришь», – презрительно сказал дембель, – «поймай поросенка, потом спрашивай». И тут я всё понял… Я вспомнил, как наши орлы пытались поймать поросенка, чтоб сменять его в деревне на самогон. Наша боевая свинья обезумела от материнской любви абсолютно и с задачей им справиться не дала. Дембель снисходительно пояснил, что из уважения к нему, двенадцать человек принимали участие в операции и обезвредили свинью методом запутывания в маскировочную сеть. Мы с Буфетом переглянулись и тихонько свалили обсуждать идею. Я был готов поспорить на килограмм масла, что завтра нам придется ловить поросёнка. Хоть нас, как я уже упоминал, уважали, я смотрел на ситуацию трезво и понимал, что никто по нашему хотению даром рисковать быть растоптанным осатаневшей свиноматкой не станет. Буфет предложил свинью напоить. Поскольку ни он, ни я спиртного не употребляли, такая мысль показалась вполне даже не кощунственной. Самогона в части было, как бомжей на кладбище, т.к. он служил главной валютой нашей маленькой страны. А страна без валюты – это разве страна?
Dictum – factum, как говорили предки гордого румынского народа, сказано – сделано. Следующим вечером мы с Буфетом и тремя «клиентами», заплатившими по семьдесят пять рублей за свою мечту, пришли на свинарник и поведали свою идею пастуху (не поверите, у нас даже такой военный специалист был). Он сначала заупрямился, но от обещания бесплатной фотографии с бронетранспортером и автоматом, мнение свое быстро изменил. Он вылил в лохань со свиными деликатесами полторы бутылки самогона и открыл свинарник. Остальное он оставил якобы свинье на опохмелку, но гладил бутылку так бережно, что истинные его намерения никаких сомнений не вызывали. Но какая разница? Успех, как нам показалось, был полным. Свинья ничего не заметила, от ужина не отказалась и очень скоро свалилась под воздействием алкоголя, быстро всосавшегося в кору её свиноскго головного мозга. Поросята же без мамаши особо не кокетничали и фотографировались без возражений. Я закончил фотографировать, и мы уже собрались отступать, как вдруг свинье сделалось плохо. Зрелище было довольно поучительное, и один из солдат даже сказал: «надо же, совсем, как человек…»
Назавтра нас ожидало полное крушение всех надежд из шести букв, вторая «и», т.е. фиаско. Свинья пить отказалась. Слава богу, что мы деньги вперед не взяли, а то было бы не просто фиаско, а очень большое фиаско с последствиями, ибо привели мы фотографироваться как минимум человек двадцать. Пришлось всем делать фотомонтаж с пинком. Я, понял, что на этом моя карьера свиного фотографа завершена, и с грустью расстался с мечтой о легкой наживе, но, к счастью, ненадолго. Буквально через несколько дней наш бог войны и горячий поклонник моего таланта сержант Товсултанов, пребывая в благостном расположении духа, мирно демонстрировал свою нечеловеческую силу. Это было очень редким явлением, т.к. Чингиз обычно показательных выступлений не устраивал, а просто бил кому-то морду, причем делал это ладошкой, но никогда не кулаками, во избежание летального исхода. В это же вечер он почему-то решил никого не трогать, но, чтобы мышцы не застаивались, решил побаловать меня и еще нескольких особ, приближенных к императору, редким зрелищем. Поскольку разбивание кирпичей разными там конечностями мы и до этого видали, Чингиз показывал фокусы похитрее. Он завязывал узлами железную арматуру, превратил в щепки довольно толстое дерево, но после того, как он согнул в кулаке пятак, я окончательно осознал, насколько мне повезло с друзьями. По окончании представления, один из восхищенных зрителей спросил Чингиза, правда ли он может убить человека кулаком.
- Убить не пробовал, но бык полчаса валялся, как дохлый, когда я его в лоб стукнул, – скромно ответствовал Чингиз, – а, вот, баран умер, папа очень ругался, чуть не ударил.
- Ух, ты! – уважительно сказал Буфет, а свинью можешь завалить?
- Нет, свинью не могу. Касаться нельзя, грязный животный.
Смелости Буфета надо было отдать должное – обсуждать подобные вопросы с Товсултановым было опасно, потому что за Аллаха он и правда мог кулаком стукнуть, но бизнес есть бизнес. Увидев мои глаза, Буфет на время унялся, но потом все-таки опять пристал к Чингизу. Аргументы, которые он приводил, мне показались довольно смелыми, но не лишенными логики.
- Ты подумай, – убеждал Буфет, – ты же ее не гладить будешь. Ты же ее бить будешь.
- Ну и что?
- Вот, если тебе нужно будет гяура убить, а ты без оружия, ты его сможешь задушить, или кулаком убить?
- Смогу, – сказал Чингиз, – но чушка, ведь, не гяур, она просто грязный, как свинья (это у него такой словарный запас был).
- А если через варежку? Мы заплатим.
Товсултанов задумался. Предложение было заманчивым. Ему предоставлялась возможность заработать денег любимым делом и при этом не рисковать оказаться в дисциплинарном батальоне. Варежка же, похоже, оказалась самым убедительным аргументом, и Чингиз сдался. Мы взяли на складе новые варежки, пошли на свинарник, где было проведено пробное нокаутирование. Всё произошло настолько быстро, что никто, включая свинью, абсолютно ничего не понял. Чингиз подошел к свинье сбоку, после чего она внезапно рухнула и лежала так минут двадцать. В этот самый миг я понял, что белка, грызущая золотые орешки снова уселась на наше окно. Сторговались мы по пять рублей за удар, плюс я пообещал его сфотографировать в момент удара, причем, на мой взгляд, Чингиз явно продешевил. Скорее всего, он не мог свыкнуться с идеей, что за развлечение платит не он, а ему.
С этого момента у нас стало все по-другому, как говорил пират, пришедший на свидание в тюрьму к Бармалею. Деньги текли рекой, при этом не нужно было рисковать быть взятыми с поличным при попытке сфотографировать совершенно секретную железяку без специального разрешения замначальника штаба по режиму. Мы были счастливы, ничего не предвещало беды, и лафа наша казалась вечной. Всё было так просто! Бум! Нокаут. Пока свинья лежит, все ловят поросят и организованно выстраиваются в очередь, Буфет взимает с народа оплату по прейскуранту, а я, знай себе, щелкаю портреты на фоне здания с табличкой «МО СССР в/ч 01273 СВИНАРНИК». Чингиз был настоящим виртуозом. Долгое время свинья даже не понимала, что ее обмороки каким-то образом связаны с его приближением, настолько стремительно и незаметно происходила процедура успокоения. Потом, правда, бедная зверюга начала что-то подозревать, но Чингиз все равно умудрялся ее отключить до того, как она успевала что-то предпринять. Идиллия длилась почти два месяца, но, как гласит следствие №2 закона Чизхолма, если у вас все идет хорошо, значит, вы чего-то не заметили.
В одно прекрасное утро свинья умерла. В тот момент мы даже как-то не связали это событие с почти ежевечерними нашими фотосъемками на свинарнике, настолько обыденной для нас стала процедура, мастерски проводимая сержантом Товсултановым. Смерть ее на наш бизнес не повлияла, так как все поросята были живы и здоровы, даже очень. Они стали уже довольно увесистыми, и мы даже начали беспокоиться, что их скоро нельзя будет поднять, Чингиз, правда, лишился своего заработка, но тут уж ничего не попишешь – vita, как говорится, brevis.
Прозрение и раскаяние пришло ко мне почти через год, когда я, уже в Москве, сортировал свои негативы. Оказалось, что за эти самые злополучные два месяца, я умудрился сфотографировать восемьсот девяносто два портрета с поросенком. Поскольку одного нокаута хватало примерно на пятнадцать-двадцать фотографий, наша бедная свиноматка пострадала во имя искусства как минимум пятьдесят раз. Если же учесть, что происходило это примерно три раза в неделю, то она получала, по самым консервативным оценкам, два нокаута за сеанс. Ничего удивительного, что она умерла. Такого бы даже прапорщик не выдержал!