Правдивая трагедия о любви, измене и возмездии с коммунистическим исходом

Все герои этой совершенно правдивой истории не вымышлены, имена не изменены. 

Timeo Danaos et dona ferrentes.

ПРОЛОГ

На свете есть много вещей, которые трудно поддаются объяснению и нормальному человеческому пониманию – теория относительности, например, или происхождение Вселенной. Но есть вещи, объяснение к которым вряд ли удастся найти, по крайне мере, на данном этапе развития человечества. Они терзают наше воображение и не дают уснуть по ночам, движут собою прогресс и заставляют работать лучшие умы.

Одним из таких загадочный явлений есть продукт отечественной вино-водочной промышленности водка «Золотое Кольцо». Сам факт ее существования непостижим и справедливо неприемлем уму каждого представителя многочисленного сообщества российских пьяниц и алкоголиков. Ну, сами посудите, зачем платить за одну бутылку этого самого «Золотого Кольца» столько же, сколько стоят пять бутылок «Андроповки», или четыре с половиной бутылки «Московской»? Ну ладно, пусть от «Андроповки» пахнет самогоном, но ведь действие-то ее на организм такое же! Это как же так, сознательно, из-за какой-то картонной коробки и завинчивающейся крышечки на горлышке, обделять целых двенадцать человек (это из расчета троих на бутылку), которые могли бы выпить,если бы кто-то купил не одну в коробке, а пять с зелеными этикетками? Оно и понятно, что люди, покупающие «Золотое Кольцо» не очень популярны среди московских забулдыг и заслуженно пользуются позорной репутацией жмотов и эгоистов.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
АННА-ЛУИЗА ВЕЛЕНСУЭЛА САН-САЛЬВАДОР

Студентка первого курса Химического Факультета Московского Государственного Университета им. М.В. Ломоносова Анна-Луиза Веленсуэла Сан-Сальвадор была исключением во всем, в чем только можно было быть таковым. Например, несмотря на обычай покупать водку только марки «Золотое Кольцо», ни к жмотам, ни к эгоистам она не относилась, даже при самом строгом рассмотрении. Свою стипендию, субсидируемую Коммунистической Партией Уругвая, она тратила довольно экстравагантно, но всегда одинаково. Она покупала три бутылки «Кольца» и блок Мальборо. Расходовались приобретенные продукты тоже согласно выработавшейся традиции – сигареты курились всеми, кто желал, пока не заканчивались, первая бутылка являлась Анны-Луизиным вкладом в общий фонд праздника получения стипендии и выпивалась всеми, кому доставалось. Вторая бутылка выпивалась в кругу близких друзей (обычно человек двадцать пять – тридцать), а последняя приберегалась для лечения последствий праздника и выпивалась Анной-Луизой самостоятельно. Чем она питалась дальше, никто не знал, а о том, что у нее заканчивалась выпивка, обычно узнавали по запаху браги в коридоре третьего этажа второго корпуса Филиала Дома Студентов МГУ – это Анна-Луиза гнала на кухне самогон из картошки по рецепту её предков.

В отличие от большинства иностранных студентов, Анна-Луиза очень быстро научилась говорить по-русски и, по окончании подготовительного факультета, делала это совершенно свободно и практически без акцента, только, как и большинство студентов из латинской и Южной Америки слегка путала «б» и«в». При росте максимум в полтора метра, весила она килограмм восемьдесят, и внешне очень походила на толстую деревенскую бабу из какого-то нечерноземного колхоза. Из-за этого всего, а так же потому, что одежды, ею носимые, не имели ничего общего с понятием «фирмА», за иностранку Аню никогда и нигде не принимали. Швейцары постоянно пытались не пустить её в разновсяческие валютные заведения, куда она ходила «к друзьям», и милиционеры привозили её в общежитие на канарейке, из коей Аня всякий раз выходила с высоко поднятой головой, будто это был не желтый УАЗик с сиреной, а Роллс Ройс с гербом Британской короны на двери.

Помимо своих многочисленных выдающихся душевных качеств и талантов, Анна-Луиза обладала удивительно своеобразным чувством юмора и совершенно невероятной изобретательностью. Это вызывало всеобщее уважение, и делало ее желанным гостем в любой компании, где готовился очередной розыгрыш. Розыгрыши, надо сказать, являются священной традицией среди студентов-химиков, и к ним относятся со всей ответственностью и рвением – примерно, как англичане к своей монархии, или ортодоксальные евреи к чтению Торы по субботам. Сценарии розыгрышей, предлагаемые Анной-Луизой, как правило, отличались удивительной простотой и изяществом, а жертвы помнили об этом кошмаре много лет. Впрочем, об этом после.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ДИСК-ЖОКЕЙ ВАСЯ

Празднование Нового Года номер 1986 в общежитии имени Общежития студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца, то есть, в химфаковском корпусе Филиала Дома Студентов МГУ, подходило к логическому завершению. Было три утра, большинство празднующих были или пьяны, или дотанцевались до той стадии, когда объективная реальность перестает быть таковой, старушка-вахтерша по прозвищу Маленькая Вера уже три раза красноречиво заглядывала в дискотечный зал, и народ стал помаленьку собираться. Вот тут-то и раздался в громкоговорителях радостно-выпивший голос диск-жокея Васи Цыганова: «А теперь мы вспомним молодость», и, совершенно неожиданно, его голос сменился песней ансамбля Чингиз-Хан про Израиль. Народ встрепенулся, и веселье продолжилось. Чингиз-Хан бушевал еще минут сорок, студенчество беззаботно отбивало кренделя о паркет, но вдруг, на самом интересном месте, музыка прекратилась, и хвост пленки заколотил по крышке блока головок. Народ стал утомленно расползаться, обрадованная Маленькая Вера прилетела на своей метле и стала бодро руководить сворачиванием безобразия, но тут вдруг стало понятно, что собирать аппаратуру и свет некому – Васи среди празднующих не обнаруживалось.

Немедленно предпринятая широкомасштабная поисковая акция вскоре увенчалась полным успехом: За дверью со строгой табличкой «СЛУЖЕБНЫЙ», обняв унитаз руками и коленями, безмятежно спал член Диско-Клуба МГУ, официальный диск-жокей Химического Факультета, студент Кафедры Физической Химии, простой Архангельский мужик, Василий Цыганов. Попытки нарушить его мирный сон оказались гораздо менее успешны, чем поиск, ибо, по свидетельству Васиных невольных сожителей, сон его, особенно под воздействием чего-нибудь успокоительного (обычно, смесь портвейна и какого-нибудь из концертов AC/DC),был нерушимее Советского Союза. В связи с вероломным актом Морфея, пленившего земляка Михайлы Ломоносова в разгар исполнения служебных обязанностей, уборкой аппаратуры, под тяжелым взглядом Маленькой Веры и насмешками тех студентов, которые еще были способны насмехаться, занялись разозленные Васины соседи по комнате. Вася же, тем временем, продолжал самым нахальным образом нежиться в объятиях сонного божества и служебного каменного цветка.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КРОТ

Московский Университет, как известно, с самого момента создания его Михайлой Ломоносовым, был колыбелью вольнодумства и инакомыслия. Из стен МГУ вышли такие великие умы, как анархист Бакунин, присяжный поверенный Плевако, президент Горбачев и наш заместитель декана по учебной работе В.А. Трифонов, я уж не говорю про Герцена с Белинским. Так вот, чтобы этого впредь не происходило, в глубоких недрах бюрократического агрегата МГУ завелся некий Юрий Гулечко, у которого не сложилось сделаться великим ученым, но желание остаться в Москве, как инстинкт самосохранения, заставил его душу неустанно трудиться. Результатом трудовых деяний его, совместно с командиром комсомольцев Юридического Факультета, а ныне целым депутатом Государственной Думы, Костей Затулиным, стало образование незаметного на первый взгляд, но исключительно зловещего чудовища под названием «Оперотряд». Вернее, Оперативный Отряд МГУ существовал и до Гулечко, но ограничивалась деятельность его помощью милиции и дружинникам в охране Альма Матери от окрестных хулиганов и насильников, норовящих затащить в кусты молоденьких студенток, или внезапно оголить перед ними свои причинные места где-нибудь неподалёку от мест обитания иногородних студентов. Было это как-то не по-советски, и новый молодой руководитель решил вдохнуть в малохольный оперотрядовский организм новую жизнь в виде секретного отдела. Уж не знаю, где Гулечко научился всем премудростям сыскного дела, может, старший брат помогал, или еще кто, но дело он поставил со знанием и размахом. Впрочем, объяснением сказочной эффективности Особого Отдела могла быть и тесная, даже, можно сказать, наследственная связь Затулина с высококвалифицированными специалистами с Лубянки. В штате секретного отдела состояло несколько десятков работников, которые занимались исключительно следственной деятельностью. На каждого слушателя подготовительного отделения, студента, аспиранта и стажера МГУ в оперотряде имелось досье, зачастую довольно подробное, а в каждой студенческой группе был минимум один, а обычно два нештатных осведомителя, которые стучали на всех в группе, в том числе, и друг на друга.

Тот не солдат, кто не мечтает стать генералом. Что тут говорить, мечтой каждого нештатного осведомителя, или по-простому, стукача, было стать штатным работником и уже не бояться быть самому застуканным одногруппниками при исполнении, а на законных основаниях нагонять страх сдержанностью речей и многозначительностью улыбок. Таким вот потенциальным рыцарем плаща и кинжала был наш однокурсник, умница и отличник, Володя Кратенко, более известный в кругу знакомых, как Крот. В отличие от многих, Крот не делал секрета из своей мечты стать Штирлицем, и народ даже как-то привык к его слабости, только самые осторожные старались в его присутствии много не разговаривать.

Несмотря на чистые руки, горячее сердце и холодную голову, был Крот тихим, молчаливым и ужасно уродливым. По этой причине, девушки, даже те, которые не знали про разведывательную деятельность, его избегали, а сам он, терзаемый комплексом неполноценности, знакомиться первым не ходил. Так он и жил, вдвоем со своей мечтой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЛЮБОВЬ РАЗВЕДЧИКА

Крот шел на задание. Движения его были лаконичными и четкими, взгляд блестел сталью, а между бровей легла строгая бороздка. Он знал, что в конце коридора, в комнате 311, имело место свершения зла, которое он, Крот, смело шел побеждать и стирать с лица земли нашей, зная, что задача перед ним стоит нелегкая, как перед Гераклом, шедшим биться с саморегенерирующейся Гидрой.

По агентурным данным, в 311-ой опять играли в преферанс на деньги. Занятие это, пользовавшееся огромной популярностью у студентов, начальством не приветствовалось, ибо мешало учебному процессу, и вообще, было, по его понятию, безобразием и криминалом. Натурально, оперотряд проявлял живой интерес к картежникам, особенно тем, которые рассматривали преферанс не как приятное времяпрепровождение, а, скорее, как надбавку к стипендии.

Крот был сам неплохим преферансистом, в связи с чем, его в секретном отделе очень ценили. Он ходил по всяким картежным компаниям как бы поиграть, а сам знакомился с будущими своими жертвами, договаривался о встрече, куда сам он приходил примерно минут через двадцать после того, как там с приятным сюрпризом оказывалась оперативная группа. Расчет его был прост и элегантен, – договаривались играть вчетвером, а, когда он не появлялся, садились играть втроем, если не находился четвертый. Обычно, кроме играющих собиралась еще и толпа болельщиков и, так называемых, проституирующих, которые давали советы за долю в выигрыше. Крот же оставался ни при чем, так как при взятии не присутствовал, а, поскольку, играл он почти каждый вечер, то, что он иногда опаздывал, подозрений не вызывало.

Ручка двери заветной комнаты уже почти была в руке Крота, как вдруг, из мужского умывальника вышла, собственной персоной, дочь лидера Уругвайской Коммунистической Партии в изгнании, гражданка Аргентины, Анна-Луиза Веленсуэла Сан-Сальвадор. В одной руке она грациозно держала дымящуюся сигарету, а в другой – початую бутылку водки. Как девушка общительная и чуждая всяких комплексов и моральных барьеров, Анна-Луиза тут же метнулась к Кроту и предложила ему выпить из горла. Тот, было, попытался продолжить движение в направлении, выбранном ранее, но взгляд его вдруг остановился на фантастических размеров груди аргентинско-подданной, и желание выпить из Анниной бутылки, возникшее пугающе внезапно, вдруг перебороло чувство ответственности перед Родиной за предохранение её просторов от ленинградско-сочинской Гидры.

Преферансисты, тем временем сосредоточенно ловившие в густом табачном тумане мизер, даже не подозревали, какая грозная опасность только что минула их, не задев. Занятые длинной пикой без хозяйки, они не задумывались, кто их ангел-хранитель, и как им за него, то есть, за нее, молиться. Ангел-хранитель, тем временем, возлежал, вернее, возлежала, на своей кровати, в обществе грозы картежников и прочих темных личностей Крота, и пела пьяным голосом Гимн Советского Союза. Еще через некоторое время, когда в 311-й приступили к сажанию без трех объявленной в темную восьмерной, Анна-Луиза прекратила петь и прижала к себе мощным движением хрупкое тельце будущего Дзержинского. К моменту расчета, сопровождавшегося горестными вздохами по поводу расклада и шелестом купюр, менявших хозяев на более удачливых и поднаторевших в расписывании пуль, Крот устало лежал подле возвышающейся над ним туши и не верил своему счастью. То, о чем он так долго и безрезультатно мечтал, наконец, свершилось, причем таким темпераментным образом, что он до сих пор внутренне сжимался от вспоминания некоторых деталей только что имевшего место аморального акта.

Аня спала, а Крот лежал и думал о шагах в коридоре, которые, верно, принадлежали улизнувшим из-под самого носа преферансистам, но он не очень переживал, зная, что все равно их накроет, и его наконец-то возьмут в полноправные штатные сотрудники. Если, после того, что случилось только что, его еще и в секретный отдел примут, думал Крот, ему уже ничего в жизни не будет нужно. Постепенно мысли стали кружится в голове, как мокрые листья в осеннем вихре, дверной косяк уплыл куда-то в сторону, и Крот увидел себя у зеркала, в форме штандартенфюрера СС и звездой Героя Советского Союза на груди…

ГЛАВА ПЯТАЯ

СЕРДЦЕ КРАСАВИЦЫ

Хоть красавицей Анну-Луизу нельзя было назвать даже с очень большой натяжкой, сердце ее, полностью в соответствии с мнением Риголетто, было склонно к измене, как у самой заправской Марлен Дитрих, или даже Элизабет Тейлор. Дело было даже не в скоротечности ее любви и легкомысленности натуры, а, скорее, в отношении к половой близости, как таковой. По мнению нашей героини, секс вовсе не являлся проявлением любви, а был знаком дружбы, или благосклонности. Была Аня девушкой дружелюбной и благосклонной до чрезвычайности, и количество актов дружбы с ее участием самым естественным образом это отражало.

Крот же, как человек традиционный, к интимной стороне взаимоотношений относился с трепетом и произошедшее расценил, как высшее проявление романтического влечения двух сердец, и готов был идти с любимой за горизонт всю свою дальнейшую жизнь. Представлялось ему, что их любовь вечна и нерушима, и что никогда не нависнет над ним грозовая туча предательства и измены. Другими, менее возвышенными словами, Крот к Анны-Луизиному промискуитету был не готов.

Наутро, проснувшись от непомерной тяжести в груди, Крот осторожно высвободился из-под увесистой южно-американской плоти и попытался соприкоснуться с действительностью. Соседи крепко спали, за окном был рассвет, в голове стучало, а на душе было легко и радостно. Разбудить Анну-Луизу ему не удалось, и, оставив ее отдыхать после трудной ночи, он сам пошел на первую пару.

Часам к десяти Аня проснулась и, пытаясь выяснить свое местоположение, разбудила соседей Крота. Те ей напомнили некоторые события прошедшей ночи, дали рассолу из крошечного холодильничка под столом и напоили чаем.Попрощавшись, Анна-Луиза отправилась к себе в комнату на предмет переодеться, ибо ходить на занятия два дня подряд в одном и том же она себе не позволяла, чтобы никому ни да бог не пришло в голову, что она может ночевать не у себя. Она же не какая-нибудь вульгарная девица, а добропорядочная католичка, да еще и дочь коммунистического лидера в придачу.

Проходя мимо лестницы, Аня почувствовала запах дыма и решила выкурить утреннюю сигаретку. Она подошла к курившему у окна молодому человеку и попросила огня. Тот повернулся к ней лицом, и добропорядочная католичка вдруг поняла, что с этим мужчиной она готова хоть в Сибирь, хоть обратно в Аргентину. В голове ее закружилось, по телу пробежала ранее неведомая сладострастная конвульсия, и Аня поняла, что влюблена. Она сделала шаг вперед и коснулась красавца грудью. Прикосновение это возымело над красавцем, по роковой случайности оказавшимся архангельским мужиком Васей Цыгановым, месмерический эффект, и рассудок Васин помутился, как после полбанки портвейна натощак. Он закашлялся, бросил только что початую сигарету на пол и хрипло молвил: «Вася». Аня сделала еще один шаг вперед и, давя Васе грудью чуть выше солнечного сплетения, прошептала: «Анна-Луиза», и просунула ему колено между ног.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НА НЕБЕ И НА ЗЕМЛЕ

Роман Васи и Анны-Луизы развивался с быстротой и неотвратимостью несущегося под откос бронепоезда. Шесть дней после первой встречи они не вылезали из кровати, чем изрядно поднадоели Васиным соседям, которые вынуждены были учиться в библиотеке и проводить свое свободное время в местах, альтернативных родной пятьсот десятой комнате.

Постепенно шторм бушующей страсти стал успокаиваться, и возлюбленные стали изредка показываться на люди и, даже, представьте, иногда ходить на занятия. Учились они на разных курсах и поэтому в течение дня совсем не виделись и очень по этому поводу тосковали. Ежевечерним следствием этой самой истоскованности была бумажка с надписью «не беспокоить», приколотая канцелярской кнопкой к Васиной двери и раздающиеся оттуда громкие Анины стоны, время от времени переходящие в крик.

Таким образом, возлюбленные нежились на облаках неописуемого счастья, забыв об окружающем и окружающих и не замечая, как внизу, на земле, разворачивались расчеты градобойных орудий, и велась активная подготовка к уничтожению этих самых облаков. Командиром противооблачного соединения был, разумеется, Володенька Кратенко, который, не понимая, что во внезапном прекращении так многообещающе разворачивавшегося романа ни Васиной, ни Анны-Луизиной вины нет, а просто судьба так сложилась, поклялся Васе отомстить и большую часть своего оперативного времени стал посвящать поиску анти-цыгановской информации. В ненависти своей Крот был не одинок. Ничуть не менее страстные чувства, правда, по совсем другой причине, к Васе испытывал его сосед Паша Вертелецкий по прозвищу Вертолёт, который, благодаря новообретенному Васей смыслу жизни, вот уж месяц как не спал в своей кровати. Вертолёт, правда, был человеком гораздо менее зловещим, чем Крот и поэтому месть себе представлял несколько по-другому, но тоже терпеливо ждал удобной возможности реализовать свои карательные планы. Факультетское начальство тоже не было в восторге от Васиного присутствия, так как он отличался удивительной способностью в каждую сессию заваливать и пересдавать, по крайней мере, один экзамен, причем всегда на пять. Таким образом, получалось, что Вася был, если можно так выразиться, хронически неуспевающим отличником, поскольку на всех экзаменах, которые он сдавал с первого раза, он получал пятерки. Эта Васина особенность сильно нервировала зам декана Трифонова, и он, с не меньшим нетерпением, чем Вертолет с Кротом ждал удобного случая расправиться с этим наглецом.

Шли недели, и Вася постепенно стал понимать, что с такой силой страсть в нем бурлить долго не сможет. Всё чаще он, до Аниного возвращения, принимал на грудь дозу портвейново-металлического снотворного, чтобы хоть как-то предотвратить свой семенной фонд от преждевременного истощения. Однажды, проснувшись ночью, он внезапно понял, что взгляд на Анино лицо, мягко говоря, эстетического наслаждения не вызывает, а взгляд на ее тело вызывает, говоря не менее мягко, сильное отвращение. Тогда Вася сел в постели, закурил беломорину и стал думать, как он дошел до жизни такой и как из нее теперь выпутываться.

Анна-Луиза, тем временем, спала и не подозревала, как стремительно утончается облако счастья, на котором она имела место пребывать последние два месяца, и как скоро лететь ей оттуда кубарем вниз, к ногам расположившегося там, у лафета градобойного орудия, с биноклем Крота. У Васи же созревал план отступления. На первом этапе, он решил делать все возможное, чтобы не оказываться с Анной-Луизой наедине, а, тем более, в постели. Вася, в общем-то, не был трусом, но воспоминания о том, как его темпераментная возлюбленная неистово отрабатывает на кухне приемы нунчаку и с виду довольно трудные в исполнении удары ногой в прыжке, убеждали его, что прямо сказать ей про то, как любовь прошла, было бы не совсем здравым поступком. Поэтому он решил заангажировать себе в союзники время и терпеливо ждать, когда Анино ветреное сердце воспылает южноамериканской страстью к другому.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

СЕРДЦЕ КРАСАВИЦЫ ДВА.

Как опытный стратег, поднаторевший в тонкостях женской души за почти четыре года обучения на славившемся своей вольностью в вопросах любви химическом факультете, Вася рассчитал все логически верно. Анна-Луиза должна была скоро переполниться своей буйной гормональностью, и в приступе неконтролируемого полового влечения, публично отдаться какой-нибудь ничего не подозревающей особи противоположного пола. Вася же, как бы оскорбленный изменой, возмущенно поставит ей на вид и гордо вычеркнет неверную из своей жизни. Вероятность ошибки была исчезающе мала, и Вася, довольный разработанной им многоходовой комбинацией, уже стал присматривать себе очередную подругу из рядов молоденьких и наивных первокурсниц.

Шли недели, Вася семимильными шагами приближался к хроническому алкоголизму, каждый вечер выключая себя из Аниной жизни портвейном, а план все не действовал. К удивлению окружающих, Анна-Луиза продолжала нежно любить Васю, и, несмотря на гормональное свое переполнение, никому публично не отдавалась. Как девушка умная и, не менее Васи поднаторевшая в тонкостях любовных рокировок, гамбитов и финалов, Анна-Луиза довольно быстро почувствовала перемену в Васином к себе отношении. Сначала она решила, что Васенька устал, и ему надо немного прийти в себя, но время шло, усталость его не проходила, и Аня окончательно осознала весь ужас происходящего. Безоблачный небосвод Аниного счастья вдруг померк и затянулся серыми слоистыми облаками безнадежной брошенности, израненная душа закровоточила, а самолюбие впало в состояние болевого шока.

Как достойная дочь южноамериканских пампасов, без возмездия Анна-Луиза отставить Васино поведение не могла. Подождав для верности еще недельку, Анна деятельно приступила к порче Васиной крови. Со дня начала операции «Возмездие», все Анины умственные способности и таланты были мобилизованы на службу общему делу. Как стратег не менее опытный чем её возлюбленный, она решила применить тактику молниеносного наступления по всем фронтам с использованием известных слабых мест противника, но, перед этим, повести разведку боем.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ВОЙНА

«Дорогой Вася!

Извини меня, если сможешь, за то, что я пишу тебе это письмо, но я не знаю, как еще выразить переполняющие меня чувства. Ты не подумай, что я какая-то развратница, совсем нет! Просто я не нашла в себе смелости сказать тебе все это лично, так как боялась, что рассмеешься мне в глаза.

Ты меня, наверняка, не знаешь, но я видела тебя много раз, когда ты проводил в нашем общежитии дискотеки. Каждый раз, когда ты стоишь за пультом, я хочу подбежать к тебе, обнять крепко-крепко и поцеловать, такой ты красивый и мужественный.

Мне уже восемнадцать, и я думала, что никогда уже не полюблю, но ты, своим невольным появлением в моей жизни, доказал, что это не так. Вася, я люблю тебя! Я полюбила тебя с первого взгляда и хочу, чтобы ты знал об этом, даже если ты не ответишь мне взаимностью. Мне уже хорошо от сознания того, что ты читаешь эти строки и чувствуешь мою любовь.

Васенька, я очень хочу встретиться с тобой, если ты, конечно, не против. Только я очень стесняюсь и боюсь, что однокурсницы меня заподозрят в распущенности. Поэтому, если можно, давай встретимся у входа в наш корпус сегодня в 3:30 утра. Тогда точно все будут спать, и никто ничего не заметит.

Целую крепко,
Твоя Лена Красовская»

* * *

Ежась от холода и нетерпеливо поглядывая на часы, Вася стоял у парадного входа в общежитие студентов физфака. Небо было высоким и прозрачным, и Вася время от времени одухотворенно поднимал к нему глаза, и смотрел на звезды, дыша паром, оседающим инеем на усах, и мечтал. Февральский мороз, казалось, совсем не беспокоил его, согреваемого сладостными предвкушениями и щекочущими самолюбие давешними воспоминаниями. В одной руке Вася держал красную розу, а в другой – письмо, содержание которого он снова и снова вызывал из своего непостоянного запоминающего устройства. Как настоящий джентльмен, он пришел на свидание на пять минут раньше, чтобы не заставить даму ждать, и теперь нетерпеливо считал секунды, вдыхая морозный воздух в, как ему казалось, полном одиночестве.

Несмотря на поздний час, уединение Васино было не таким полным, как он себе представлял. Если бы корпус, где жили студенты-химики, был кораблем, то он, наверное, перевернулся бы оттого, что все пассажиры сгрудились у иллюминаторов, с интересом наблюдая редкое природное явление, справа по борту. Этим редким явлением был стоящий на виду у, как минимум, двухсот человек, Вася Цыганов, собственной персоной, в пиджаке, при галстуке, с розой и письмом.

Пристальное внимание химиков к Васиным действиям не было праздным. Пикантность происходящего имела место в том, что всё общежитие знало о письме, которое Вася вынул утром из почтового ящика, о содержании этого письма и даже о том, кто был его автором. Автором же, как можно было догадаться, была не какая-то мифическая Лена Красовская с физфака, а вполне реальная аргентинско-подданная Анна-Луиза, которая весь день была занята устроением тотализатора, где предметом ставок было время. Время, которое Вася выстоит на пронизывающем морозе у запертой на ночь парадной двери физфаковского корпуса.

Большинство играющих склонялось к мнению, что больше получаса ему не выдержать, но были и такие, кто ставили на его архангельское происхождение и доходили в своей уверенности в Васиных способностях до полутора часов. К трем часам утра, страсти на всех четырех жилых этажах химического жилища накалились, как тигли в муфельной печи, и все с нетерпением ждали развязки. Студенты и студентки расположились на кроватях, придвинутых к подоконникам, кто с биноклями, а кто и просто так, и, забыв о сне, ждали появления жертвы грандиозного розыгрыша и, по совместительству, средства их возможного обогащения.

* * *

Вася простоял у запертой двери пятьдесят три минуты. Следующим вечером, Вася сказал друзьям, которые пришли его проведывать в Первую Городскую, где он лежал с воспалением легких, что простоял бы и дольше, если бы знал наверняка, что его эпистолярная пассия хороша собой.

Отчасти из сострадания, а отчасти из мстительности, друзья не рассказали Васе, почему Лена Красовская так и не пришла. Единогласно было решено похоронить правду навеки и предоставить Васе самому разбираться в произошедшем. В соответствии с многолетней химфаковской традицией, жертве розыгрыша имеет право открыть глаза на реальность только автор, или непосредственный участник. Согласно той же традиции, не принято оставлять жертву в полном неведении больше, чем на две недели со дня развязки. Поэтому все решили, что Анна Луиза сама все расскажет любимому и утешит его водкой и сигаретами, купленными на вырученные тотализатором деньги.

Может, Аня бы и рассказала, но Вася не дал ей такого шанса. Он, занятый своим эпистолярным романом, избегал ее пуще прежнего. Анна Луиза от этого все больше и больше страдала, и ум ее, подкармливаемый жаждой мщения, выдумывал новые и новые методы превращения Васиной жизни в геенну огненную.

* * *

Следующей дьявольской идеей Анны Луизы была, если можно так выразиться, партизанская война в тылу противника. Аня решила, что, если Вася его избегает, то само страшной пыткой для него будет видеть ее как можно чаще. Местом, где Вася мог быть встречен с наибольшей вероятностью, естественно, была его комната в общежитии. Военная хитрость Анина заключалась в том, что для проведения времени в Васиной комнате, его позволения не требовалось. Главное – это было подружиться с его соседями, что Аня сделала с головокружительной легкостью. Теперь она просиживала в его комнате часами, рассматривая Васину коллекцию флагов и вымпелов, слушая музыку, готовясь к занятиям и кормя Пашку-Вертолета и Вовку Петровского – Васиных сожителей, своими огненными блюдами, приготовленными по рецептам древних инков. Мужики привыкли к ней, присутствия ее совершенно не стеснялись, а незаурядные кулинарные способности даже делали ее присутствие желанным.

Конечно, поесть на халяву Аниных блюд, приготовленных из принесенных ею же продуктов, было несказанно приятно, но не это было главным во все возрастающей к ней симпатии Пашки и Вовки. Секрет был в том, что с Анной Луизой всегда было чрезвычайно весело, но самое интересное начиналось, когда Вася возвращался в комнату после дискотеки, или длительного сидения в читальном зале, в надежде, что Анна Луиза потеряет терпение и уберется.

Изо дня в день Вася шел в комнату, надеясь, что Ани там нет, и каждый раз ошибался. Хоть воспоминания о недавней физической близости делали присутствие Анны Луизы совершенно для Васи невыносимым, самое страшное заключалось не в этом. Неистовая дочь подпольного коммунистического лидера каждый раз выдумывала какое-нибудь новое развлечение с участием в нем Васи в качестве жертвы, а предательски настроенные соседи по комнате охотно ей в этом помогали. Развлечения эти отличались дивным разнообразием, и спектр их простирался от почти безобидного подтрунивания над Васиной сексуальной несостоятельностью до забав, которые не уступали в затейливости и жестокости знаменитым утехам при дворе Петра Первого.

Однажды Вовка с Пашкой раздели Васю догола, обездвижили, и в таком состоянии Анна Луиза при помощи одной ей известных секретов, вызвала в Васе непреодолимое желание продолжить род. Как только это произошло, несчастного вытолкали в коридор, закрыли дверь и не пускали обратно, пока желание, а так же все его внешние проявления, не исчезнут. В другой раз, Вертолет держал Васю своей борцовской хваткой, Анна Луиза вполне профессионально делала стриптиз, а Вовка держал бутылку от кефира, надев ее плотно на самый Васин репродуктивный орган. Как себя чувствовали во время стриптиза продажные соседи, остается только догадываться, но Васины половые достоинства внезапно сильнейшим образом увеличились и заполнили собою бутылку крепко и увесисто, и извлечь их оттуда не стало никакой возможности. Кровообращение в Васиных пещеристых телах нарушилось таким злостным манером, что кровь отливать отказалась наотрез, и несчастному Васе пришлось разбивать бутылку молотком на подоконнике в мужской умывальной. До умывальной, кстати сказать, от места пытки было тридцать густонаселенных метров, которые Васе пришлось пройти, багровея от стыда и боли и многократно здороваясь с понимающе улыбающимися однокурсниками.

Последней каплей в, и без того не очень глубокой чаше Васиной психической вменяемости, была Анина идея использования в очередном развлечении новейших достижений отечественной бытовой промышленности, в частности, ведерного электрокипятильника. Кипятильник этот Анна Луиза надела туго связанному простынями Васе на его злосчастный репродуктивный член, и стала угрожающе подносить вилку к розетке. В момент, когда вилка уже практически коснулась дырочек, внутри которых с частотой пятьдесят герц пульсировала электрификация всей страны, чаша переполнилась, и Вася закричал. Крик его был каким-то первобытно-пронзительным и совершенно безнадежным, и группа садистов-химиков вдруг поняла, что всё это уже слегка превысило общепринятые нормы мести за растоптанную любовь. Кипятильник убрали, а рыдающего Васю развязали и стали отпаивать портвейном. Когда бутылка была опустошена на две трети, Вася перестал вздрагивать, всхлипывания его прекратились, и глаза перестали фокусироваться. Опытный Вертолет, который соседствовал с Васей с первого курса, сказал, что, если теперь больному надеть наушники и включить AC/DC, то у того произойдет практически мгновенное погружение в лечебно-успокоительный сон. Терапевтическая манипуляция была немедленно произведена, и Вася, как и предполагалось, погрузился в спасительные объятия любимого им Морфея.

* * *

Вася похрапывал в своей кровати, а зловещая троица пила чай за столом и оживленно обсуждала давешние события. Вертолет сказал, что, на его памяти, это был первый раз, когда Анна Луиза не смогла вызвать у Васи эрекцию. Та, в ответ, обиделась, и сказала, что просто не старалась, но если бы захотела, то Вася бы в шесть секунд позабыл о раскаленном кипятильнике и воспрянул бы духом и телом под воздействием ее южноамериканских чар. Паша выразил сомнение, Вовка поддержал его неуверенность, и Аня окончательно распалилась. Она сказала, что может пробудить желание размножаться даже в трупе двухнедельной давности, не то, что в Васе. Вертолет заинтересованно посмотрел на нее и предложил пари. Он сказал, что ему, за четыре года жизни в одной комнате с Васей, ни разу не удалось его разбудить никакими методами, вплоть до поджигания спичек, вставленных между пальцев ног. Если Вася не пробудим, аргументировал он, то, в таком состоянии, и не возбуждаем, и, ergo, Анне Луизе ни за что не удастся вдохнуть жизнь в его спящий мертвым сном половой инстинкт. Аня пари немедленно приняла и поставила на кон все оставшиеся от выигрыша в тотализаторе триста восемьдесят рублей против Вертолетовской коллекции конгруэнтных бюстов Ленина, которые стояли по росту, как индийские слоники на камине небезызвестной мадам Грицацуевой. Коллекция эта давно была предметом слюновыделения у многих, понимающих в Ленине ценителей, а Анна Луиза, как девушка со вкусом, естественно, не могла пройти мимо. Анна сказала, что если она не справится задачей за пять минут, то пари проиграно. Для чистоты эксперимента и с целью засвидетельствования результата пари, Анна Луиза сбегала за фотоаппаратом, и Вовка нажал кнопку секундомера на своих модных электронных часах-калькуляторе с семью мелодиями.

Подогреваемая одновременным нежеланием расстаться с гигантскими по тем временам деньгами и мечтой о семи гипсовых бюстах вождя международного пролетариата Анна Луиза подошла к Васиной кровати, стала на колени перед Васиным принципиальным местом и принялась за дело. Буквально через пару минут, Вася заворочался, из груди его вырвался хриплый стон, и Аня победоносно повернулась к замершим в ожидании зрителям. Вася лежал на боку и спал, как сражённый онейроидом психбольной, а член его жизнеутверждающе торчал параллельно полу и под острым углом к Васиному волосатому животу.

В поисках эффектного ракурса, Петровский приблизился к Васе, глядя в видоискатель фотоаппарата на живший активной самостоятельной жизнью первичный половой признак его. Анна Луиза встала с колен и жестом показала Вовке, чтоб тот повременил. Она быстро окинула взглядом стену над Васиной кроватью, на которой располагалась Васина гордость – коллекция отечественной идеологической атрибутики. Аня сняла висевший у изголовья шелковый вымпел «За коммунистическое отношение к труду» и, подумав секунду-другую, нацепила его на Васину мужскую гордость. Только тогда кивнула Вовке, который стоял в полной готовности задокументировать Пашкино полное поражение. Затвор щелкал и щелкал, и образ спящего Васи навеки запечатлевался в кристалликах бромистого серебра. Он, как герой небезызвестного произведения Ивана Баркова, представал пред зрительские очи с грузами разной тяжести, висящими на его несгибаемом, как линия Коммунистической партии, члене.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ВОЗМЕЗДИЕ

В Аниной душе расцветала вся оранжерея опытной станции Биологического Факультета, и пели четыре главных итальянских тенора. Еще бы… Поруганная женская гордость ее была отмщена, вожделенные бюсты ждали, когда для них освободится место на книжной полке новой хозяйки, а заветная баночка с пленкой разливала по Аниному телу тепло сладостного предвкушения. Медлить смысла не было, и Анна Луиза приступила к извлечению Васиного фотографического образа на свет божий. Ей никто никогда и ни в чем не отказывал, и через полчаса она уже сидела в темной кладовке, с позаимствованным у многочисленных друзей увеличителем и прочими фотографическими причиндалами. К утру все фотографии блестели глянцем и ждали своего часа, сложенные в толстенную пачку. Памятуя о вышеупомянутых многочисленных друзьях, Анна Луиза заботливо отпечатала с каждого кадра по шесть копий размером 9х12 – для друзей, и по две копии 13х18 – лично для себя и для Васи.

Первой парой была общая лекция по физике. Все двести шестьдесят химиков-первокурсников сидели с сонным видом за дубовыми партами Центральной Физической Аудитории и прилежно записывали в конспекты что-то очень интересное про прецессию гироскопа. По заверению лектора, темя была архиважная, и ее глубокое понимание имело принципиальное значение в формировании дальнейшего академического будущего первокурсников, ибо с двойкой по физике, в истории Московского Университета, на второй курс еще никто не переходил. В связи с вышеизложенным, в аудитории царила патриархальная тишина, нарушаемая лишь тихим стуком мела о линолеум доски и шуршанием переворачиваемых страниц. Студенты чинно сидели за партами, на которых выцарапывали свои монограммы еще Капица, Ландау и Термен, и вели себя подобающе, как вдруг произошло нечто подобное порыву ветра над пшеничным полем, когда колосья бегут волной вдаль. Родилась эта волна в правом углу галерки, где сидела Анна Луиза, а причиной волны явилась толстая пачка фотографий, которую Анна, как крупье колоду карт, метала вдоль гладкой дубовой поверхности в руки все более и более заинтересованных однокурсников.

Забыв о гироскопе и его драгоценной прецессии, юные хранители заветов монаха Бертольда Шварца и продолжатели дела Менделеева в его опытах по разведению алкоголя возбужденно передавали из рук в руки документальные свидетельства уникального эротического таланта Анны Луизы.

* * *

Крот не мог поверить своим глазам. В руках его было нечто несоизмеримо более ценное, чем выигрышный лотерейный билет. В руках его был билет в партер Особого Отдела Оперативного Отряда МГУ. Вернее, это был не совсем билет. Это была фотография формата 9х12, на которой святыня коммунистической идеологии в виде вымпела с портретом Ленина и надписью «За коммунистическое отношение к труду» с особым цинизмом висела на не менее цинично эрегированном детопроизводящем органе заклятого врага Крота по имени Вася Цыганов. Это было ружье, убивающее двух зайцев, два туза в прикупе на вынужденной шестерной, синица в руке и журавль там же, это было счастье!

«Аня», – вкрадчиво проворковал Крот, – «а можно мне вот эту? Она мне больше всех нравится». Продолжая наивно полагать, что Крот – это один из ее самых близких друзей, Анна Луиза не только согласилась подарить ему заветное фото, но даже дала ему то, большое, которое она напечатала специально для Васи, рассудив трезво, что она еще может напечатать сколько угодно.

Промедление было смерти подобно. Крот понимал, что этот мизер надо играть сейчас, и что командир оперотряда обязательно должен увидеть фотографию раньше, чем Вася, чтобы штандартенфюреровские кубики наконец-то засияли в Кротовых петлицах.

Была ночь и замерзающая слякоть, но Крот не мог не выполнить свой гражданский долг. В пальто, накинутом на майку, и в шлепанцах поверх связанных бабушкой шерстяных носков, Владимир Кратенко быстро приближался к двери Особого Отдела. В целях конспирации, он часто оглядывался и старался не идти по освещенным тротуарам. Не то, чтобы он боялся, что Вася, выступавший в гораздо более тяжелой весовой категории, сейчас догонит его и больно побьет, вернее, не только это… Главной причиной предельной осторожности была бесценная фотография, потерять которую Крот просто не мог. Не имел права.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ПРАВОСУДИЕ

Крот исполнил свой гражданский долг. Наутро, группенфюрер Гулечко, с лицом заботящегося только о благе страны государственного деятеля, стоял у письменного стола в кабинете декана химфака и мудрыми своими глазами наблюдал свысока за пальцами, которыми декан терзал свою опущенную седую голову. На столе, поверх статей по органической химии и черновиков приказов по факультету, лежало доказательство вопиющего в своей скабрезности и при этом совершенно антинародного безобразия, имевшего место третьего дня в общежитии имени Общежития, а попросту, фотография спящего Васи Цыганова, с вымпелом на стоящем члене. Перед столом, в кожаных с медными гвоздиками креслах,сидели в гробовой тишине зам декана по учебной работе и комсорг факультета и тоже заворожено смотрели на фотографию.

Посидев так минут несколько, они переглянулись, и наш декан Юрий Яковлевич произнес единственное слово: «Выгонять». «И всё?», – подняв глаза, бесстрастно спросил Гулечко. Декан долго и нехорошо посмотрел на него и снова молвил: «И всё. До свидания, Юрий Сергеевич». Тот окинул окружающих тяжелым и очень многозначительным взглядом, кивнул и, не произнеся больше ни слова, вышел в приемную. Оставшиеся продолжали сидеть в полном молчании, и лица их выражали досаду и растерянность. Конечно, Вася всем достаточно поднадоел своей одиозностью и академическими провалами, и поэтому давно уже ходил в основных кандидатах на отчисление, но перспектива сделать это таким образом химическое начальство совсем не радовало. Несмотря на бесспорную полезность Оперотряда, присутствующие почему-то относились к нему со смешанным чувством опаски и брезгливости.

Декан мысленно проклинал Оперотряд в полном его составе, а особенно Гулечко и ретивого Крота. В том, что Васю бы и так выгнали в эту сессию, сомнений никаких не было, согласно данным с кафедры химтехнологии, где он уже успел пару раз отличиться. Не сдал бы зачет, к сессии бы допущен не был, и все дела… Технологи, которыми, как подразделением морского десанта, строго, но справедливо командовал академик Легасов, славились своей бесчеловечностью, поэтому можно было не бояться, что Вася выскользнет и на этот раз. Так кому, собственно, нужен этот грязный секс-скандал, да еще и с политическим уклоном? Еще КГБ здесь не хватало… Декан посмотрел на соратников и тихо сказал: «Кратенко тоже нам здесь не нужен». Они переглянулись, посидели еще немного и молча разошлись восвояси. Зам декана, в поисках аморального развратника Васи отправился звонить в диско-клуб, а комсорг занялся повесткой экстренного комсомольского собрания курса.

* * *

– Уважаемые товарищи студенты, – тепло, по-отечески начал декан, – Уже второй раз в этом учебном году на нашем факультете произошло из ряда вон выходящее по гнусности своей событие. В прошлый раз, правда, многие склонны были списать имевшее место похищение ртути, в результате которого была закрыта станция метро «Пионерская», и подразделение химических войск двое суток подвергало опасности свое здоровье, убирая разлитый металл, на безответственность юности и принявшая уродливые формы любовь к химии. Сегодня мы собрались здесь, чтобы обсудить и осудить аморальный и антисоветский поступок, совершенный студентом четвертого курса, причем, совершенный глумливо и с особым цинизмом, – декан на мгновение замолчал и обвел набитую обалдело молчавшими студентами Большую Химическую Аудиторию, – поступок, который пошатнул самые основы нашего коммунистического мировоззрения. Я предоставляю слово комсоргу факультета Борису Киму.

– На повестке дня сегодняшнего внеочередного общефакультетского комсомольского собрания стоит один вопрос, – сказал Боря идеологически твердым голосом, – рассмотрение персонального дела комсомольца Василия Цыганова, который не только своим безнравственным поведением опозорил звание студента МГУ, но и надругался над нашими государственными святынями…

Далее выступил группенфюрер Гулечко с подробным повествованием о составе Васиного преступления и о несовместимости Васи, как личности, с цивилизованным социалистическим обществом. Фотографию, правда, не показывали, но ее, уже и так видело большинство присутствующих. В заключение своей речи, Гулечко снова передал слово декану. Тот произнес еще одну короткую речь, направленную на заострение чувства политической бдительности и гражданской ответственности, а потом вдруг сказал, что поступило предложение Васю из рядов студентов исключить, и поставил вопрос на голосование.

Сделал он это без особого внутреннего трепета, так как в прошлый раз, когда надо было наказывать похитителей ртути с хозяйственного двора Института Органической Химии, что на Ленинском Проспекте, всё прошло почти без эксцессов. Студенты тогда почти единогласно проголосовали за отчисление заводилы Макса Ярышева, но разделились во мнениях по поводу Виталика Еремеева, который всем казался невинной жертвой в руках злодейской судьбы. Администрация же сказала, что так будет нечестно, и что если выгонять, так обоих. На этом, собственно, и остановились, так как о том, чтобы обоих оставить, почему-то никто не подумал. Принимая во внимание вышеизложенное, декан без особых сомнений решил прибегнуть к vox populi, который, как известно, vox dei.

– Кто за исключение Василия Цыганова из рядов Ленинского Комсомола,прошу поднять руку, – сказал комсорг Боря, и лес рук вырос из молчаливого студенческого болота. Гулечко, стоявший позади справа, еле заметно улыбнулся правой стороной рта, а зам декана Трифонов важно кивнул, будто ставил кивком этим печать на резолюции народного вече.

– Кто за лишение Василия Цыганова почетного звания студента Московского Государственного Университета имени М.В. Ломоносова, прошу поднять руку, – вновь обратился к народу Боря. Декан посмотрел в зал, и под сердцем у него что-то обвалилось. Несколько рук, еле-еле поднявшихся было над головами, очень быстро опустились, притянутые магнитом общественного порицания. В президиуме образовалось некоторое смятение, начальство нервно поперешептывалось, как КВНщики во время разминки, после чего декан снова подошел к трибуне и сказал: «Очень жаль, коллеги, что вам не хватило гражданской сознательности, чтобы беспристрастно отделить личные симпатии и привязанности от главного. Мы надеялись, что вопрос, что делать с человеком, цинично поругавшим идеологические святыни нашей Родины, можно будет решить, не выходя за пределы факультета. Вы мне не оставляете другого выбора, как передать личное дело Василия Цыганова на рассмотрение ректората. Все могут быть свободны».

Владимир Алексеевич Трифонов медленно шел по коридору второго этажа, пытаясь побороть неприятное ощущение того, будто он только что совершил низость. Он, как, впрочем, и все остальные члены президиума давешнего собрания, был настолько уверен, что сознательные комсомольцы проголосуют за отчисление, что даже не подготовился морально к необходимости показать студентам университета, выпускником которого он сам являлся, что их мнение, в сущности, никого не интересует. Когда он, погруженный в мрачные думы, проходил мимо лифтов, к нему вдруг метнулось что-то круглое и мягкое и схватило за рукав. Зам декана попытался, было, высвободиться, но где там… Круглое существо держалось крепко, да еще кинулось на колени и громко разрыдалось, говоря что-то человеческим языком. И тут, приглядевшись в полумраке, Владимир Алексеевич, к ужасу своему, узнал Анну Луизу. Целуя его руку, она обливалась слезами невероятного размера и причитала: «Товарищ Трифонов, не выгоняйте его, это я виновата, он спал, он ничего не чувствовал!» Владимир Алексеевич посмотрел на нее долгим и грустным взглядом, высвободил рукав и скрылся за дубовой дверью учебной части, так и не промолвив ни слова. Замок щелкнул за спиной бездушного бюрократа, а Аня, продолжая рыдать, бросилась на запертую дверь и, сотрясаясь всем телом, сползла по ней на пол. Вокруг уже стала собираться толпа, как вдруг, наверняка по чистой случайности, сквозь неё, протолкнулись двое сержантов из пятого отделения милиции. В одночасье интересующихся снесло, как сносит ветром дым над кучкой смеси тиосульфата натрия с гидроперитом, и строгие, но предупредительные служители порядка с трудом потащили упирающуюся Анну Луизу под руки вон.

* * *

– Сссука! – удивленно прошипел санитар скорой психиатрической помощи и, косясь в угол, попятился от лежащей на кровати Анны Луизы. Там, в обломках кровати, громко мычал его напарник, нижняя челюсть которого была странным образом свернута на сторону. Он даже не мог себе представить, что двадцатилетняя карликовая толстячка, которая только что запила бутылкой водки пятьдесят таблеток эфедрина, сможет так припечатать двухметрового мужика босой ногой.Не спуская с кровати глаз, санитар сел на корточки над головой раненного и вправил вывихнутую челюсть с громким щелчком. Через несколько минут в комнату вошли еще трое, и вчетвером они запеленали уже не сопротивляющуюся жертву несчастной любви в смирительную рубашку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

БУМЕРАНГ

Ночная Москва с девятнадцатого этажа центральной башни главного здания МГУ – удивительное зрелище. Многие даже приезжают специально и всеми правдами и неправдами проникают в строго охраняемый бастион науки, чтоб хоть одним глазком… Кроту же это все было давно неинтересно. Уже сорок третью ночь подряд он созерцал ночую столицу во всем ее великолепии, так как спал он на широких подоконниках, завернувшись в свое серое пальто от московского швейного объединения «Гигант». Уже сорок три дня он не появлялся на занятиях и не чистил зубов, так как туалетные принадлежности его остались в общежитии, а показаться там Крот боялся.

Когда неудавшийся Штирлиц Кратенко узнал о том, что пьяный Вася ходил по всему общежитию имени Общежития и громогласно заявлял каждому встречному, что теперь, когда он больше не может посвящать себя науке, единственной альтернативой для него остается поимка и убийство его, Крота, страха сначала не было. Он сейчас же подался в особый отдел и рассказал своему кумиру и духовному наставнику о сложившейся ситуации. Гулечко внимательно выслушал, помолчал немного и сказал: «Ну, ты же умный мальчик, Володя. Сам разберешься». Вот тут-то Кроту и стало ясно, что он теперь один на один со своей судьбой, как Шерлок Холмс перед смертной схваткой на краю Рейхенбахского ущелья, с той лишь разницей, что его профессором Мориарти был больной алкоголизмом, психически неуравновешенный и очень-очень сильный Вася.

В надежде, что Мориарти скоро отправится в родной Архангельск, Крот решил на время исчезнуть, но Вася, который был в друзьях с общежитским начальством, продолжал жить в своей комнате и уезжать, похоже, не собирался. Время от времени, Крот подкарауливал однокурсников с целью сбора оперативных данных. Однокурсники же, все, как один, говорили, что боевая операция по нахождению и уничтожению Крота в самом разгаре. На самом же деле, Вася перманентно пребывал в состоянии полной одурманенности всем, чем только можно было одурманиться, и о Кроте не думал, потому что не мог. Это просто студенты полностью осознали, что же произошло, и по чьей вине.

Дни шли, и снег стал таять под лучами апрельского солнца, как последние деньги в кармане Крота. Организм требовал пищи, пища стоила денег, а деньги имели свойство кончаться, особенно когда за ними не ходить в окошко на первом этаже химфака раз в месяц. Когда голод совсем одолел, Крот, наконец, отважился посетить родной факультет с целью изъятия в кассе стипендии за два месяца.Денег, однако, в кассе не дали, а сказали, что ему надо срочно зайти в учебную часть для выяснения какого-то вопроса. Оглядываясь по сторонам, Крот, с максимально допустимой в храме науки скоростью, проник на второй этаж и юркнул в учебную часть.

Выходил он оттуда на прямых ногах, смотря прямо перед собой и сжимая в руке университетский бланк с машинописным текстом и печатью. Окончательный смысл фразы «отчислен в связи с систематическими пропусками занятий по Истории КПСС» пока еще не поддавался полному осмыслению, но главная идея ему уже была ясна, – он не стал Штирлицем и перестал быть студентом. И, что самое пугающее, он скоро станет солдатом, как Вася Цыганов и, может даже,попадет с ним в одну часть. Колени Крота подогнулись.

ЭПИЛОГ

Анна Луиза провела в Кащенко сорок пять дней. Она рассказывала об этом вернувшимся с занятий многочисленным друзьям взахлеб, как второклассник рассказывает о субботе в Парке Культуры – о двадцати соседках по палате, о старушке, которая будила всех в пять утра криком «девчата, вставайте, пора коров доить!», о непривычной больничной еде и, как о самом страшном, о полном отсутствии мужчин в отделении. Впечатления настолько переполняли ее, что она не вспоминала о Васе, и утренний разговор с Трифоновым о необходимости отдохнуть годик на родине, а потом вернуться и начать второй семестр сначала, совсем не вызывал противопоказанных психиатром отрицательных эмоций.

По какому-то мудреному соглашению с Коммунистической Партией Уругвая, МГУ раз в год обязывался предоставить Анне Луизе билет в любую точку земного шара, куда летает Аэрофлот. Поэтому, ее желание отправиться в Швецию вместо Аргентины было воспринято начальством с энтузиазмом – еще бы, билет стоил в три раза дешевле. Анну проводили всем общежитием, выпили, как следует, поплакали на прощание и вернулись к своим цепным реакциям, материалам съездов и дифференциальным уравнениям. Аня же взяла свой крохотный чемоданчик и сказала таксисту, – «Шеф, в Шереметьево 2!», – а потом, повернувшись, – «До встречи в следующем году!» и исчезла в тумане над Ломоносовским Проспектом.

Через два дня я возвращался после шести часов математического анализа и остановился в холле общежития имени Общежития Студентов-химиков Имени Монаха Бертольда Шварца, в полной уверенности, что разум мой помутился от исследования свойств функции с четырьмя экстремумами. Передо мной на диванчике сидела Анна Луиза собственной персоной.

–  Аня, ты решила не брать академотпуск? – спросил я. Она встала, по своей привычке, стремительно и посмотрела на меня снизу вверх.

–  Ты представляешь, они такие расисты, эти шведы! Иммиграционный полицейский спросил меня, зачем я прилетела в Стокгольм, а, когда я сказала, что подработать, поставил мне в паспорт штамп “ENTRY DENIED” и дальше в Швецию не пустил. Они мне даже оплатили обратный билет первым классом в Москву, – Анна подавила дрожь в подбородке, – зато икры черной наелась на обратном пути!

Потом она рассказала мне, что завтра летит в Аргентину и что обязательно вернется. Она улетела и не вернулась. Проклятые шведы…